Но столь неожиданно высокую восприимчивость молодых американцев к вирусу 1957 года можно объяснить и иначе. В четвертой главе мы говорили о том, что охват и распространенность любой заразной болезни зависят от свойств самого патогена и от структуры атакованной им социальной сети^[772]. Можно с уверенностью сказать, что в 1957 году разгоралась заря эпохи американских тинейджеров. Первым детям беби-бума, родившимся после Второй мировой войны, в 1958-м исполнялось тринадцать. На их долю выпало такое экономическое благополучие, какого никогда не видели в юности их родители. Но и социальная жизнь их поколения тоже была совершенно новой, и ей завидовал весь мир, что прекрасно показал Голливуд, выпустив лавину фильмов о похождениях подростков. Впрочем, пленительный вихрь выпускных балов, вечеринок и игр в труса имел и темную сторону. Как отмечал один из историков CDС, для подростков в то время был характерен «самый высокий уровень взаимодействий среди всех слоев населения, который намного превосходил число контактов, типичное для домохозяйки, детей-дошкольников или для ее работающего мужа»^[773].

Летние лагеря, школьные автобусы, прежде невиданные «тусовки» после школы – и с сентября 1957 года по март 1958 года доля заразившихся подростков возросла с 5 до 75 %. В Танджипахо все началось с открытия двадцати приходских школ в середине июля (после ежегодного сбора клубники). Осенняя эпидемия, охватившая нацию, в первую очередь была вызвана тем, что в конце лета работу возобновили школы. Сотрудники CDC установили, что той осенью более чем у 60 % учащихся наблюдались клинические заболевания. Данные из двадцати восьми американских школьных систем показали, что на уроках отсутствовали 20–30 % учеников. Это намного превышало обычный средний показатель в 5 %. В Нью-Йорке максимальное число отсутствий по болезни было зафиксировано 7 октября и составило 280 тысяч; иными словами, на занятиях не присутствовали 29 % школьников (на Манхэттене – 43 %)^[774]. Мы еще увидим, что в 1957 году власти США негласно выбрали, как сказали бы мы сейчас, стратегию коллективного иммунитета. Однако это не предотвратило вторую волну, пришедшую в феврале 1958 года. Оказавшаяся для CDC совершенно неожиданной, эта волна повлекла столь же заметный всплеск избыточной смертности, но на этот раз – преимущественно в более старших возрастных группах (от 45 до 74 лет). Волны гриппа накатывались в январе – марте 1960 года (грипп A2) и потом в начале 1962 и 1963 годов (грипп B). Умеренные эпидемии произошли также в 1965 и 1966 годах^[775]. И только затем, в 1968–1970 годах, пришел «гонконгский грипп» (A/H3N2); впрочем, если говорить об избыточной смертности, он уступал пандемии 1957–1958 годов в два раза^[776].

Пандемия в США: 1957–1958 гг. Еженедельная смертность от пневмонии и гриппа в 108 американских городах. Примечание: верхняя сплошная линия обозначает число смертей от пневмонии и гриппа, о которых сообщалось еженедельно в 108 городах с сентября 1957 года по апрель 1958 года. Нижняя сплошная линия – число смертей, которого следовало бы ожидать на основе потерь от пневмонии и гриппа за предыдущие годы. Пунктир – «эпидемический порог», который почти никогда не превышается, исключая периоды эпидемий гриппа

Путь Хиллемана

В решении президента Эйзенхауэра не «закрывать» страну в 1957–1958 годах прослеживался след тех давних лет, когда он, молодой офицер, возглавлял в лагере Кэмп-Кольт усилия по смягчению последствий испанского гриппа и делал это столь успешно, что старшие армейские чины не только повысили его в звании, но и отправили тридцать врачей из Кэмп-Кольта учить других по всей стране. В 1918 году Эйзенхауэр выбрал простую стратегию: доверять врачам (предоставил начальнику медицинской службы полномочия на принятие ответных мер и проведение экспериментальных процедур) и ввести социальное дистанцирование (солдат разбили на тройки и расселили по палаткам в открытом поле)^[777]. 27 августа 1957 года Ассоциация государственных и территориальных работников здравоохранения (ASTHO) пришла к выводу, что «ни закрытие школ, ни сокращение общественных собраний не даст никаких практических преимуществ относительно распространения данной болезни», – и Эйзенхауэр прислушался^[778]. Вот что вспоминал впоследствии один из сотрудников CDC:

Как правило, не принималось никаких мер, связанных с приостановкой работы школ, ограничением поездок, закрытием границ или рекомендациями носить маски. Никто не верил, будто карантин способен эффективно смягчить последствия, – полагали даже, что он «явно бесполезен из-за большого количества путешественников и частоты легких или бессимптомных случаев». ‹…›

В начале октября глава Департамента здравоохранения округа Нассо (штат Нью-Йорк) заявил, что «государственные школы должны оставаться открытыми даже во время эпидемии» и что «дети так же легко заболеют и вне школы».

ASTHO призвала лечить легкие случаи в домашних условиях, чтобы уменьшить нагрузку на больницы, и рекомендовала госпитализировать только самых тяжелых пациентов… Большинству людей советовали просто оставаться дома, отдыхать и пить много воды и фруктовых соков^[779].

Из-за этого решения пришлось переходить от немедикаментозных мер к медикаментозным. Как и в 2020 году, страны тоже устроили гонку, стремясь создать вакцину. Но тогда, в отличие от 2020 года, у США не было реальных соперников – благодаря проницательности одного исключительно талантливого и дальновидного ученого. Морис Хиллеман, родившийся в 1919 году в Майлз-Сити, штат Монтана, с 1948 по 1957 год возглавлял отделение респираторных заболеваний в Армейском медицинском центре (ныне Армейский научно-исследовательский институт имени Уолтера Рида). Комиссия по вопросам гриппа, созданная при Эпидемиологическом совете вооруженных сил, с 1940-х годов изучала и болезнь, и ее профилактику с помощью вакцин^[780]. Еще в начале карьеры Хиллеман обнаружил генетические изменения, происходящие при мутации вируса гриппа, – сдвиг и дрейф. И стоило ему лишь прочесть в газетах сообщения о «детях с остекленевшим взглядом» в Гонконге, как он – именно благодаря уже проведенной работе – понял, что вспышка заболевания может перерасти в катастрофическую пандемию. Вместе с коллегой они работали девять дней кряду по четырнадцать часов в день и подтвердили, что речь идет о новом штамме гриппа, потенциально способном убить миллионы, как в 1918 году, – хотя человечество, о чем мы еще скажем, уже изобрело антибиотики и могло бороться с вторичными инфекциями, погубившими столь многих в те давние дни. Армейский медицинский центр получил первые образцы пришедшего из Гонконга гриппа 13 мая, а к 22 мая Хиллеман окончательно определил новый штамм^[781].

Морис Хиллеман (1919–2005) обращается к своей исследовательской группе, изучающей вирус азиатского гриппа в Армейском научно-исследовательском институте имени Уолтера Рида. Силвер-Спринг, штат Мэриленд, 1957 г.

Промедление было подобно смерти. Хиллеману позволили работать напрямую с производителями вакцин – в обход, как он выразился, «бюрократической волокиты». Служба общественного здравоохранения предоставила им первые культуры вируса азиатского гриппа еще до того, как Хиллеман закончил исследование. Ключевую роль сыграла лаборатория CDC в Монтгомери, штат Алабама, – действующая под эгидой Всемирной организации здравоохранения как Международный центр по гриппу для обеих Америк. Мы еще упомянем о том, что в дни пандемии 2020 года ВОЗ не покрыла себя славой. Но в 1957 году она способствовала сотрудничеству CDC и их британского аналога, лондонского Всемирного центра по гриппу. В Монтгомери и в штаб-квартире CDC в Атланте сотрудники добровольно испытывали вакцину на себе. Х. Брюс Далл из Службы сбора информации об эпидемической обстановке, созданной в 1951 году в ответ на угрозу применения биологического оружия во время Корейской войны, провел в федеральной тюрьме в Атланте (United States Pe nitentiary) испытание с эффективностью от 80 до 90 % в первой фазе. К концу лета вакцину производили шесть компаний, в том числе Merck Sharp & Dohme.